Через минуту воин закрыл ей глаза.
Глава 76
Когда-нибудь, снова…
Хоронили Элью на Титании в усыпальнице королей, рядом с королевой. Эшесс добился разрешения у местных властей. Вернее, приказал наместнику округа, пользуясь правом иситар-сита.
Небо Титании плакало, сочась дождём, словно бесцветным ядом… Заламин-наггир склонился над своей возлюбленной и в последний раз прикоснулся к её губам.
– Она такая красивая, – сказал Доминик.
Элья лежала прекрасная и хрупкая, облачённая в белое платье по обычаю руннэ, и в погребальном венце. Оранжевую диадему королевы закрепил в её волосах Эшесс со словами: «Только ты достойна…».
Диадему вместе с прочими драгоценностями – подарками заламина принёс ему Доминик.
– Это твоё, – вздохнул он, пряча глаза. – Всё, что осталось. Остальное… Нужно было выживать в чужой галактике и…
– Это принадлежит ей, – ответил иситар-сит, унизав ледяные пальцы перстнями, а диадемой украсил мраморно-белый лоб…
– Будто живая, – всхлипнула одна из обряжальщиц.
Эшессу почудилось, что уголки губ Эльи при этом дрогнули и приподнялись, словно она покидала мир с улыбкой, говоря на прощанье: «Это не по правде, это не навсегда. Когда-нибудь, я вернусь…».
Принцу-заламину передали её последние слова, произнесённые вместе с его именем: «Эши»… Её голос звучал в ушах и не отпускал… Что значили те слова? Он так и не понял, но осознал, что она уже не вернётся… Поначалу Эшесс отказывался верить, а потом внезапно накрыло горе… Он шипел как раненный змей и рычал. Истерзал в кровь жало, разбив его о стены, пол и мебель, расколотив при этом все вазы и статуэтки, и разгромив покои… Теперь остриё саднило, не способное заглушить другую – острую боль. Рессана заботливо смазала жало мазью, и оно, перемотанное бинтами, было надёжно зафиксировано перевязью.
– Бедный мой, – плакала вместе с ним адзифи-моа, прижимая к груди голову рыдающего без слёз дитя. – Бедный… Теперь ты знаешь, что нет горше яда утраченной любви, что течёт из раны в твоём сердце.
Рессана не знала, что Эшесс дважды терял Элью и второй раз навсегда…
Сейчас он стоял тут – бледный, спокойный и словно мёртвый внутри, впору ложиться в гроб самому… Холодно. Струи дождя стекали по куполу ринзы, обильно мочили столбики, перила и мраморный пол по краям. Но в самой усыпальнице было сухо.
Ринза – открытый ветрам мавзолей на холме посреди каменистой пустоши. Здесь сегодня толпилось много людей.
Кроме Эшесса и Доминика, пришли все, кто знал Элью, и кто сумел прийти. Нынешняя команда Зверя и почти весь экипаж Рэпсида. Женя с Камиллой плакали, прижимая скомканные платочки к распухшим носам. Гэбриэл хмурился. Владислав с Агрэготом молчали… И Лео, словно тень, позади толпы и моря цветов.
Талех прийти не смог. Он всё ещё лежал в регенерационной камере на Рэпсиде. Миритин сам оперировал его и, по словам медсестёр, совершил невозможное. Когда доктор вышел из операционной и объявил, что жизнь капитана вне опасности, все кинулись благодарить и хвалить его. Тогда ответ шакрена потряс Женьку, и она запомнила это на всю жизнь:
– Моей заслуги мало. А вот если бы рядом с капитаном в шаттле не оказалось врача, он бы не выжил. Некого было бы оперировать. Талеху повезло, что Коршунов – специалист по джамранской анатомии.
Как бы там ни было, а капитан лишился второй селезёнки.
– Ничего, перестроится, – утешал Женю Миритин. – Джамрану отлично живут и с одной селезёнкой. Их организм функционирует в обычном ритме. В крайнем случае, если будут сбои, обратится в Центр генетического выращивания органов на Серендале.
На похороны Эльи прибыли и повстанцы. Ещё более небритый, чем обычно, и осунувшийся Брайен с траурным венком… Он не дождался конца похорон. Попрощался, оставил цветы и неловко ушёл, смахивая слезу. Зато Конти пробыл у гроба дольше всех и плакал, ничуть не таясь. Парня била крупная дрожь – то ли от горя, то ли от холода, то ли от всего сразу.
– Зачем, зачем, зачем… – твердил он, роняя лицо в ладони. – Зачем я позволил ей лететь?! Зачем…
Доминик услышал его и нахмурился.
– Не смей, – оборвал, слишком по-взрослому.
Мальчишка повзрослел за несколько дней.
Эшесс подошёл и обнял Доминика за плечи. Так они и стояли, безмолвствуя под шум дождя, всхлипывания и шепотки вокруг. Доминик больше не плакал. Глаза его покраснели от пролитых слёз, и чуть ввалились от бессонных ночей, но оставались сухими. Взгляд – воспалённый и твёрдый. Доминик принял решение, поглядывая и на другую могилу с женской скульптурой в короне. Наверху усыпальницы их было две: одна теперь Эльи, а другая – последней руннской королевы. Её сегодня тоже забросали цветами. Остальные размещались в нижней части мавзолея – под холмом… Когда-нибудь и эти туда опустят… Когда-нибудь, когда наступит время новых королей.
– Когда-нибудь, снова! – громко повторил Доминик последние слова Эльи, сказанные перед смертью. Похоже, только он разобрался в этом послании, переданном старшей сестрой младшему брату…
Скорбь была так велика, что никакие слова не могли её выразить, и никто не произносил речей… Гроб поместили в углубление на постаменте и установили памятник. Эшесс опустился на колени, коснувшись лбом холодного камня, и прошептал:
– Клянусь… Я сделаю это для тебя. Пускай на это уйдёт вся моя жизнь. Спи спокойно. Когда-нибудь и я последую за тобой…
Заламин-наггир поднялся с колен, постоял с минуту, оглушённый и растерянный; потом расправил плечи, развернулся и ушёл. У подножия холма его ждал личный двухместный имперский хищник… Далеко на востоке разошлись тучи, обнажая блёклое небо. Из просветов вырвались лучи солнца, впервые после затяжных осенних дождей в северном полушарии Титании. Легли на купол мавзолея глянцевыми бликами, озарили могилы и лица собравшихся…
Иситар-сит вернулся на Туэресс и тотчас отправился в лес Куул, оседлав фланоцикл. В лагере повстанцев от него уже не шарахались, предупреждённые Брайеном и Конти. Эшесс прямиком двинулся к крайней хижине, но там оказалось пусто.
– Где? – потребовал он ответа у первой же встреченной девушки с тазиком в руках – Дельмы с васильковыми глазами. Она не присутствовала на похоронах, ухаживая за больной матерью. Матушка только начала поправляться, стараниям доктора Владислава… Сегодня глаза Дельмы казались ещё более синими и блестящими. Кто знает, отчего она плакала в одиночестве…
– Где он? – повторил вопрос Эшесс.
– Кто? – не поняла девушка.
– Заламин.
Она удивлённо воззрилась на него.
– Другой заламин, – нетерпеливо пояснил Эшесс. – Который с Брайеном…
– А-а, – наконец-то до неё дошло. – В лесной хижине, заламин-наггир… Вспомнила! Велел передать, чтобы вы туда шли…
– И как мне туда дойти?
Вскоре Эшесс шагал по тропинке мимо стволов камышника, стараясь не думать о том, как был здесь счастлив… Рана ещё болела… И остановился, дойдя до конца тропинки.
– Хм… Хижина! Шалаш, да и только.
– Заходи! – послышалось из-под камышовой крыши, расположенной вровень с землёй. – Я тебя ждал.
Эшесс отодвинул травяной полог. Пришлось согнуться, чтобы попасть внутрь. У входа валялся соломенный тюфяк, а за грубо сколоченным из камышей столом сидел Зерасс и что-то писал. Заламину-наггиру пришлось скрючиться в три погибели, пока устроился на соломе. Она скрипела и колола даже через кафтан и штаны.
– Занесло же тебя, горемычного. Как змея в нору.
– Здесь лучше думается и пишется.
Зерасс поднял голову и бросил взгляд на единокровного. Слегка задержался на перевязи:
– С кем подрался?
– С судьбой, – мрачно заявил Эшесс. – Она победила. Пока… И что это ты пишешь?
– Послание Рессане. Передашь?
Эшесс всё же удержался от ядовитых комментариев. Лучше писать любовные письма живой, чем оплакивать мёртвую. Однако не мог не заметить:
– Неплохо устроился. Думаешь, я твой паж на побегушках?
– Ничего подобного, – ответил Зерасс, отложив письмо и сочувственно глядя на единокровного. – Соболезную тебе и скорблю. Я не знал её, но, по-моему, девушка не заслуживала смерти, хотя бы потому, что любила тебя…