Можно было, конечно, показать характер и зубы, однако я отлично понимал, что мы в разных весовых категориях. С другой стороны, было много примеров того, как мои бывшие однополчане устраивались на гражданке. Один открыл частное охранное агентство, купил достойную машину и даже завел молодую любовницу. Другой уехал в Европу и, кажется, работал телохранителем у какого-то певца или музыканта. Наш брат за рубежом котировался, но я не помнил, чтобы оба моих товарища выражали восторг по поводу их нынешнего состояния…
От грустных мыслей меня отвлек влетевший в курилку Петров, командир взвода в моей учебной роте.
– Кот, спасай! – Рухнув рядом, старший лейтенант бесцеремонно вытащил из моего кармана сигареты.
– Курева нет? – меланхолично поинтересовался я, простив Петрову эту наглость.
– Хуже. Командир ставит руководителем стрельб, а мне вот как надо раньше из части свалить. – Для убедительности старлей провел пальцем по тому месту, где у него располагался кадык. – Теща приезжает, в аэропорт надо позарез. Если я ее с чемоданами не встречу, то Маринка моя меня с потрохами съест.
– А документы в РАВ?
– Да пустографки, – просиял Петров. – Впишешь себя, и всего делов, а я за тебя в караул пойду.
– Дважды.
– Кот! Без ножа режешь.
В принципе на вечер планов у меня особых не было. Машину я не водил, так что, уехав на дальнее стрельбище, я опаздывал на последнюю маршрутку до города, а заливать горе водкой я и в расположении мог. Опять же, было время подумать обо всем хорошенько.
– Либо два караула, либо со своей Маринкой будешь объясняться, – пошел я с козырей.
– Ладно, – обреченно махнул рукой Петров, а потом, гоготнув, убежал.
Стрельбы были вечерние, и времени для оформления документов у меня имелось предостаточно. Заскочив в гарнизонный дом офицеров и став бедней на тридцать рублей и богаче на стакан растворимого кофе, а потом заглянув и на склад ракетно-артиллерийского вооружения, я оформил все бумаги, и к семи вечера, на двух «Уралах», набитых бойцами, мы отбыли на дальний полигон.
По поводу раздумий я ошибся. Обстоятельства нагнетали меланхолию и упадническое настроение и вот-вот грозили перерасти в депрессию со всеми вытекающими, так что я как будто бы и тут был, и где-то далеко, от этого балагана с его достоинствами и недостатками. Тряская дорога по танковым колеям тоже настроения не прибавила. Водители шли, как могли, ровно, но даже они не сумели спасти меня от зубодробительной джиги. Сидя в кабине справа от водителя, я подскакивал на сиденье и тихонько матерился. Бойцам в кузове приходилось еще хуже, так что роптал я не сильно, скорей для проформы, уже планировал, что буду делать на гражданке. Первым в списке моих дел была кровать. Хотелось выспаться до одурения, до тошноты, чтобы в конечностях ломило и ныл зад. Потом бы я прогулялся по городу, посидел бы в хорошей пивной, обзвонил бы пару старых школьных знакомых, а может быть, еще заскочил бы в театр или кино. Поскольку в последний раз я в отпуск ходил еще в прошлой жизни, то рассчитать меня должны были на хорошую сумму. На нее я планировал съездить в Крым или Краснодар. По известным причинам майор Котов был не выездной еще лет десять, и поверьте, меня это не расстраивало.
Визг тормозов и грохот деревянного борта возвестили о том, что мы наконец прибыли, и я приступил к своим непосредственным обязанностям, предварительно подписав документы у коменданта стрельбища, старшего прапорщика Тараторкина. Рябой, с копной непослушных волос, норовивших выскочить из-под форменной пятнистой кепки, прапорщик постоянно травил какие-то невероятные байки и был большим любителем фантастики. Скучно одному на полигоне, вот он и проводил свободное между стрельбами и проверками время за чтением очередного опуса, привезенного из города.
– Здорово, Котов. – Тараторкин растянул рот в щербатой улыбке. – Чего такой смурый?
– Проблемы, – отмахнулся я.
– По службе али в любовном деле?
– Экий ты любопытный. – Я попытался отвязаться от прапора, но тот не отставал, следуя за мной по пятам.
– Ну а все же? Ну, Котов! Ты бы хоть новости последние рассказал! Слышал я, что кто-то рехтанул племянничка комдива за то, что тот беспределы устраивал. Не ты, часом?
– Я, – бросил я сухо, ускоряя шаг.
Тараторкин аж присвистнул от услышанного.
– Ну ты, Котов, выдал! Уважаю! Мир твоему праху. Комдив тебя разжует и выплюнет, а может, и с костями схарчит.
– Типун тебе на язык, Тараторкин. – Я постарался оторваться, но прапорщик, воодушевленный моим признанием, сел мне на хвост будто заправский филер, не стряхнешь.
– А что мне, что мне? Я же всеми руками за. Надел погоны, так блюди. Сволочам и крысам у нас не место. Кстати, что у тебя первым идет?
Я сверился с документами.
– Метание гранат.
– Ох, смурной ты, – посетовал прапор. – Путаный. Держи брат ухо востро.
Я отмахнулся и пошел в сторону роты. Бойцы уже получали боеприпасы…
Учение шло своим чередом. Вводная часть, разбивка на группы, выдвижение на позиции, все ровно, чинно, благородно, если бы не одно но. Ближе к двадцатой минуте практического занятия краем глаза я увидел странное мельтешение. Кто-то из бойцов не рассчитал, и РГД, взвившись в воздух и ударившись о заграждение, отлетела назад в окоп. Все внутри похолодело, сердце забухало часто и почти истерично. В окопе, кроме меня, было еще четверо бойцов, и укрыться им за чем-то было попросту невозможно. Не знаю, чем я тогда думал. У другого бы сработал инстинкт самосохранения, паника поднялась, рванул бы аки лось по пересеченной местности до ближайшего валуна, и все.
– Вспышка справа! – заорал я, и бойцы, попадав, закрыли голову руками. Я же рухнул сверху на гранату, и пришла тишина. Вот тебе и дембель, майор Котов. Отвоевался…
Глава 2. Без вины виноватый
– Встать, суд идет!
Я ничего не почувствовал. Ни взрыва РГД, ни боли, пронизывающей кишки. Полный, абсолютный вакуум. Хотя нет, кто-то что-то говорил о суде, и в голове моей возникла мысль.
«Я умер. Я точно умер и сейчас на Страшном суде. Господи, я же не верил во Всевышнего, а иногда и откровенно смеялся над теми, кто пытался развивать со мной теософские темы».
Я открыл глаза и облегченно вздохнул. Облаков и райских врат не обнаружилось, да и собравшиеся в помещении на ангелов и демонов не тянули. Остальное, однако, оказалось из рук вон плохо. Хоть особых болезненных ощущений я не испытывал, но руки оказались закованы в массивные кандалы со странным рисунком. Одет я тоже был весьма странно. Вместо привычного камуфляжа, или, на худой конец, больничного халата, был облачен в какое-то серое просторное рубище. Хламида имела капюшон и была подпоясана простой веревкой с массивными узлами на концах. Ноги, голыми коленками выглядывающие из-под полы хламиды, были обуты в странную кожаную обувь, похоже, ручной работы. Довершало все это, то что я сидел на скамье в клетке с толстенными прутьями, а по бокам от меня возвышались два огромных мужика в латах. В руках они сжимали мечи, вполне натуральные на вид, и оба, при своей стати и явном физическом превосходстве, с опаской и страхом поглядывали на меня. Чувствовали они себя явно не в своей тарелке и, кажется, если бы не долг, давно покинули бы свои посты.
Помещение, в котором я оказался, как нельзя больше походило на судебное. Длинные скамьи, кафедра для судьи, зарешеченные окна с лентами, на которых читались те же странные угловатые символы, что и на моих кандалах. Публика тоже подобралась странная. Казалось, что их согнали с какого-то исторического фестиваля – так странно и непривычно все были одеты. Большая часть собравшихся, а было их в зале не менее дюжины, облачены в простые домотканые рубахи, однако встречались и более интересные персонажи. Один из них, худой как палка старик с пронзительным взглядом, был одет в просторную хламиду на манер моей. Его тонкую, почти юношескую, талию охватывал широкий кожаный пояс, богато украшенный вышивкой и тесьмой, а на ногах у старика были высокие красные сапоги с кокетливо загнутыми носами. Ни дать ни взять, клоун на выезде. Другим, стоящим внимания персонажем, являлся невероятно широкий в плечах детина, в кольчужной рубахе и широких пунцовых шароварах. На ногах мужика тоже были сапоги, но черного цвета, с тупыми тяжелыми носами и высоким, почти женским каблуком. Сапоги были оснащены шпорами.